Холодно. Очень холодно. Казалось, мурашки селились на этой местности стадами. Холодно. Очень холодно. Угрюмая комната с темными стенами из карельской березы, напрочь завешенные толстыми черными шторами окна, черный паркет, увесистые деревянные шкафы и тумбы, большая двуспальная кровать со спинкой из железных завитков, на которой неспокойно ворочалась какая-то фигура. Человек, извивающийся на постели, вероятнее всего – от кошмара, был накрыт легкой черной простыней, а в некоторых открытых от нее местах – виднелся кружевной пеньюар черного цвета. Похоже, это была женщина – о сем свидетельствовала прическа – идеально ровная стрижка «каре». Пронизывающий холод помещения, казалось, набирал обороты с каждой секундой, заставляя даму ворочаться все сильнее и сильнее. Прошло еще некоторое время, как вдруг тело, лежащее на кровати, с треском упало на пол. По комнате пронеслось громогласное «ай», затем, последовало не менее громогласное «черт!» и оказавшаяся на полу женщина, не понимающая того, что с ней произошло, попыталась собраться с мыслями и подняться с пола.
- Дементорова матерь! – громко вскрикнула персона, во второй раз растянувшаяся на ковре после неудачной попытки встать, - Какого черта тут так холодно?!
В безысходности ситуации ей оставалось лишь обиженно зарычав, отбрыкиваться от назойливой простыни, стесняющей все ее движения. Отвязавшись от нее, мадам, в очередной раз гневно прокричав какие-то ругательства, неуверенно поднялась на ноги. Выглядела она экстравагантно: белая, практически прозрачная кожа, ссохшееся тело с болезненной худобой, тонкие губы, черные глаза и волосы, аристократическая осанка, низенький рост и шрамы, шрамы на руках, шее, груди… Содрогаясь от холода, дама подошла к комоду и начала с раздражением вышвыривать оттуда одежду, пока не нашла то, что было нужным – теплый, закрытый везде, где только можно, халат с длинными рукавами. Одежда для этой женщины шилась исключительно на заказ – главной ее целью было закрыть все возможное, оставаясь вульгарной. Накинув на себя халат, мадмуазель или мадам, выбежала из своей комнаты и помчалась вниз по ступенькам с душераздирающими криками. Пока разгневанная особа направлялась на первый этаж, на лестнице появилась ее напуганная служанка Розелина.
- Мисс Паркинсон плохо спалось? Мисс Паркинсон снились кошмары? – залепетала молоденькая девчонка, странно глядя на вопящую даму, - У мисс Паркинсон что-то стряслось?
- Твою мать, Розелия! Все прекрасно, да нет, просто замечательно! – выпалила в ответ хозяйка, - Если бы мисс Паркинсон увидела кошмар – она бы спала преспокойно, как и всегда! Мне приснилось нечто, гораздо более ужасное, чем среднестатистический кошмар: розовая комната… и мистер Забини с охапкой роз! И, черт подери, какого дракла тут так холодно?
Несмотря на крик женщины, Розелин хмыкнула – она прекрасно знала о «любви» между своими хозяевами и о том, что если мисс Паркинсон приснился ее муж – ее лучше не трогать, коли хочешь сохранить свое здоровье.
- Я… не знаю… - сама служанка, как оказалось, была одета в теплое пальто, - спросите у мистера Забини.
Зловредно рычащую мадам звали Пэнси. Полное ее имя читалось как Персефона Элоиза Паркинсон. Именно Паркинсон и никак иначе. Хоть на самом деле, в паспорте этой женщины красовалась фамилия «Забини», как и в других документах для Министерства Магии, свидетельствующих о ее браке с Блейзом, все тщательно скрывалось. Род Персефоны всегда состоял из одних только девочек, из поколения в поколение наследников не рождалось, а все выходившие замуж девушки Рода фамилии своих мужей не брали. И, если б не дражайшая мать Пэнси – Элоиза – ей бы не пришлось скрывать свою нынешнюю фамилию от общественности. Итак, мисс Паркинсон (да-да, мисс и только мисс), добежав до гостиной места, где она жила уже долгие года – Забини Холла, начала истошно вопя, звать своего мужа. Вскоре, лучезарно улыбающийся Блейз Забини вышел откуда-то из кухни, а за его спиной находился, как он думал – незаметный букет цветов.
- Чего же ты так кричишь? – вполне доброжелательно начал долговязый мужчина с темным оттенком кожи и короткими черными волосами, - Сегодня такой чудесный день…
- А не пошел бы ты ко всем чертям, Забини? – огрызнулась женщина, игнорируя всякое хорошее к ней отношение, - Мне плевать, какой сегодня день! Плевать… Все равно… Понимаешь, кретин? – продолжала кричать Паркинсон, - Я замерзла… упала с кровати… мне приснился…
- Кошмар? – перебил ее Блейз, - Как обычно: оборотни, вурдалаки и Дафна Гринграсс? А я то думал, что тебя это давно не удивляет…
- Заткнись, упырь-переросток… - опасным тоном прошипела дамочка, - Гораздо хуже – ты!
Мужчина лишь фыркнул.
- Ну, Панс… - как и служанка, мистер Забини был одет тепло: свитер, брюки из толстой ткани и перчатки – крайне миловидно и в черно-белых тонах. С растянувшейся от уха до уха улыбкой, Блейз протянул жене букет цветов, доселе – «спрятанный» за его спиной, и чуть ли не промурлыкал: - С Днем Всех Влюбленных…
Это были розы, черные розы в декорированной черной сетке. Пэнси словно остолбенела – такого подарка она никак и никогда не ожидала от человека, с коим провела худшие годы своей жизни. Воспользовавшись моментом, Блез наклонился и поцеловал ее в щеку, обнимая. Лучше бы он этого не делал… Спустя секунду, опомнившаяся Паркинсон со всей силы хлыстнула мужа по лицу букетом колючих роз. Она никогда не терпела прикосновений неожиданных, спонтанных, без ее на то согласия. Слишком нервная, Панси не могла оставаться к этому равнодушной.
- Идиот… Никогда, никогда не смей прикасаться ко мне, слышишь?! – прошипела женщина, резко отстраняясь, - Мордой не вышел!
Забини сегодня вел себя… как-то непонятно и странно. Обычно, супруги, смакуя каждое колкое слово, жадно ссорились, не мирились, снова ссорились… И, временами, Пэн нравилось это – выплеск адреналина в кровь, выражение негативной энергии на человеке, которого не жалко… Все сегодняшние сопли – явно не для этой дамы, больше не для этой дамы…
- Но я – твой муж! – с возмущением выпалил Блейз, - Это раз в году, вообще-то, бывает! Я что, уже и поухаживать за тобой не могу?
В ответ Паркинсон презрительно дернула носиком и отвернулась со словами:
- Сгинь с глаз моих, нечисть, - а потом, выдержав театральную паузу, мадам добавила: - Слушай, Блей, ты же сам помнишь, что было в прошлый раз, когда ты решил за мной поухаживать, нет? А последствия этих ухаживаний сейчас… Стоп. А где Ванесса?
Последние слова выделялись из остальных другим, не шипящим, а более характерно-вопросительным акцентом. На самом деле, Пэнс главным образом – наплевательски относилась к своей единственной доченьке, но ее личная жизнь, как и личная жизнь всего МагМира (а если деточка не дома – мамочка думает, что деточка с кем-то спит), женщину интересовала.
- Ночевала в Малфой-Меноре, - с холодом бросил мистер, - Я, вообще-то, завтрак приготовил – думал, что ты останешься, - перевел он тему на свой лад.
- О, милый, оставь свой завтрак для какой-нибудь шлюхи – она оценит, - хмыкнула Паркинсон, подходя к лестнице, - Я предпочитаю завтраки в дорогих ресторанах с вменяемыми людьми…
- Стой, Панси! – выпалил Блейз, грозно клацнув зубами.
- Чао, Блейзи! – с хохотом, весьма неприятным хохотом, бросила мадам, с грацией бегемота «взлетев» вверх по лестнице на второй этаж. Холодно. Опять очень холодно. Казалось, что в поместье престали топить, а за окнами – сорокаградусный мороз.
Она направлялась в свою комнату. Там, к удивлению женщины, было холоднее, чем во всем поместье, но это Пэнси не остановило. Пошарив по комодам и полкам, она наконец нашла то, что искала. Это была обыкновенная тетрадка потускневшего черного цвета, с загнувшимися краями и засаленными страницами, которая валялась в самом дальшем углу шкафа. Время… оно не щадит даже бумагу. Паркинсон смотрела на предмет с презрением и нежностью одновременно, потом, простояв с тетрадью в руках несколько секунд, открыла первую страницу. Неразборчивым, «скачущим» почерком было выведено много слов, что заставили женщину скупо улыбнуться.
«Нет, пожалуй, мне действительно нужен дневник, да… Это – та личность, с которой я могу быть полностью откровенной. Надо запомнить тот день, когда сама Паркинсон опустилась до ведения дневников… Пожалуй, эту дату я действительно запомню надолго: 13.07.1996.»
Эти слова, последние на странице, навечно впечатались в память Панси. Она давненько ничего не писала в дневнике, но изредка открывала просто, чтобы вспомнить молодость. Сейчас настроение было вполне подходящим, чтобы чиркнуть пару строчек так, на всякий случай, ради ностальгии. День влюбленных – пакостный день, раз даже вконец черствую даму охватила ностальгия. Она прикусила нижнюю губу и прошествовала к письменному столику, на котором не было ничего лишнего – свеча, листы пергамента, чернильница и перо. Временами Пэнси пописывала стишки, песни, работала над темами для радиоэфиров… Но все это было так, для души, чтобы забыться. Женщина перелистнула несколько страниц своей тетрадки и стала что-то писать. Почерк был точно таким же, как и в 1996-ом году.
«Много воды утекло с тех пор, а меня по-прежнему зовут Панси Паркинсон, никак иначе. Смешно, но в свои шестнадцать я чувствовала себя на сорок, в сорок – ощущаю на шестнадцать. Постойте, мне уже сорок один! Мерлин, воды утекло невероятно много. Люди, познакомившись со мной, наверняка думают, что мне еще нет тридцати, - внешность (за нее спасибо колдомедикам), одежда, поведение и манеры – все говорит о моей инфантильности. Наверное, это похвально, оставаться стервозным и пошлым ребенком, а в душе быть последней тварью. Живу я тем, что отравляю существование окружающим, а мое существование отравляет мне мой благоверный муженек – Блейз Забини. Я ненавижу этого морального идиота, а он обеспечивает меня, ненавидит и… любит?.. Странный тип. Да, мы стоим друг друга – получать извращенное удовольствие от ненависти… на такое не каждый способен. Семнадцать лет и девять месяцев назад, я совершила самую большую ошибку в своей жизни – переспала с ним. Нет, у нас, конечно, уже было до этого – раз или два… нет, три… в общем, не помню, но это было в школе. А тогда… мы оба были в конец пьяны, ну и… В итоге, через девять месяцев этот урод стал счастливым папашей. А я, словно бы побывала в аду: никаких балов, никаких светских раутов, никаких мужчин… Я не могла позволить себе появиться на глазах у общественности в таком виде, иначе, мой образ светской шлюхи рухнул бы ко всем чертям. Мне приходилось недешево платить моей так называемой подруге Дафне Гринграсс, которая работала в газете "Ежедневный Пророк", чтобы она в своих статейках уверяла людей, что я уехала поправлять здоровье в Испанию на год. Однако, я сидела в поместье и пыталась изжить еще не родившегося ребенка, как только не пыталась, но у меня не получилось и она – родилась. Маленькая, пакостная, как и все дети… Забини назвал ее Ванессой. Стоит заметить, что мы с ним были женаты еще до рождения ребенка.... несколько лет. Но практически никто об этом не знал, а Дафне, первой сплетнице всего МагМире после вездесущей Риты Скитер, пришлось буквально набить рот золотыми галлеонами, чтобы она не проболталась ненароком.